Прозвенел звонок с последнего урока.
– Тоня, а тебе в какой дом бежать после уроков? – спросила Лина из 5 «Б».
– В тот, который с самого краю на второй улице, – ответила я.
– К деду Федору? А ты не боишься? У него собака странная, да и сам он какой-то дикий, – чуть слышно произнесла Лина.
– Разве пионеры могут бояться?! – бодро ответила я и подмигнула.
В школьные годы мы были активными тимуровцами: собирали макулатуру, металлолом, березовые и ольховые почки для лекарственных смесей, помогали по хозяйству пожилым людям. За мной закрепили дедушку Федора, одинокого, нелюдимого, совсем седого, прошедшего всю Великую Отечественную войну. Жена деда Федора, баба Катя, тоже воевавшая, умерла несколько лет назад.
Вскоре после ее смерти у деда Федора появилась собака Белка. Ее шерсть была такая белая, словно ее присыпали мукой. Белку, еще щенком, дед Федор отобрал у мальчишек, избивавших ее палками за то, что она, голодная, утащила сухарь. Острая палка попала в глаз щенка, и с тех пор травмированный левый глаз затянулся немигающей бездной. Такой ужасающий вид отталкивал от собаки детей, и даже взрослых, и со временем она стала такой же нелюдимой, как и ее хозяин.
Это все я узнала от мамы, и поэтому уже ничего не боялась, когда бежала после школы к дому на второй улице.
– Дедушка Федо-о-о-р, это я, Тоня, тимуровец, пришла вам помогать, откройте, – громко постучалась я в дверь запертой калитки.
Никто не отозвался. Я решила подождать. Потом снова громко постучалась. Вдруг сзади кто-то тронул меня за ногу. От неожиданности я вскрикнула и отскочила. Это оказалась Белка. А позади нее шагал дед Федор.
– Здрасте, эээ… дед Федор! Это я, эээ… Тоня, эээ… тимуровец… – прошептала я, заикаясь.
– Заходи, Тоня, не бойся. Кушать будешь? – спросил дед Федор.
– Да, – не поднимая головы, прошептала я.
– Сейчас яичницу пожарим, садись сюда, – махнул рукой дед.
Белка посмотрела на меня немигающим одним глазом и улеглась рядом с плитой. Я старалась не дышать. И даже забыла, зачем пришла.
Яичницу дед Федор приготовил на славу, с хлебным мякишем и зеленым луком. Когда я уплела свою порцию, то вдруг вспомнила о своем поручении.
– Дед Федор, а посуду буду мыть я. Где еще грязная посуда? И полы подмету и помою. Где веник и тряпка? Я все сделаю сама, вы мне только немного помогайте. Я к вам теперь каждую неделю ходить буду, – приободрившись, протараторила я.
Через час, уставшая, но довольная, подхватив портфель, я побежала домой, на соседнюю улицу.
Ровно через неделю я прибежала к знакомой калитке на краю улицы. Белка, увидев меня, завиляла хвостом. Я уже ее не боялась и чувствовала себя уверенно. Снова протерла пыль, подмела пол, помыла посуду. Дед Федор захворал и тихо сопел на кровати. Собравшись уходить, я шепотом спросила, не нужно ли вызвать врача, но он помотал головой.
Через неделю дедушка был снова бодр и рубил во дворе дрова, готовился к зиме, заполняя дровницу. Я помогала носить и складывать дрова.
– Дедушка Федор, а тебе страшно было в настоящем бою? Ты расскажешь мне? – не терпелось узнать что-нибудь о войне.
Дед Федор никогда не рассказывал о войне. Но однажды он достал старенький фотоальбом. На одной из фотографий, потрепанной и выцветшей от времени, стояли молодые и улыбающиеся дед Федор и баба Катя, оба в гимнастерках. На другой фотографии Катя с повязкой на плече с красным крестом перевязывала раненого бойца в походной палатке. А на третьей Катя сидела с боевыми подругами в кузове Полуторки1, ее левый глаз был перевязан.
– Дедушка, а почему у бабы Кати повязка на глазу? – спросила я.
– Осколок попал в глаз, зрение не смогли вернуть моей Катеньке. А к концу жизни она и вовсе его потеряла, – тяжело вздохнул дед Федор.
– Катенька моя резко слегла. Никогда не забуду ее слова перед уходом. Она постоянно бормотала: «Феденька, Феденька, не бойся, не оставлю тебя одного здесь, с твоим больным сердцем-то. Хоть и умру, приду к тебе, в любом обличье, не могу я оставить тебя, мой любимый Феденька». Дед Федор вдруг затих, скупая мужская слеза потекла по морщинистой щеке. Я погладила его по белой голове. Мне стало не по себе, и я попрощалась и поспешила домой.
Через неделю я снова бежала к деду Федору и Белке. Уже выпал настоящий снег. Было свежо, но солнечно. Вдруг я увидела деда Федора, везущего санки, а на санках лежала, не шевелясь, словно окаменевшая, Белка. Пустой взгляд единственного глаза и застывший оскал испугали меня. Я внезапно остановилась. Дед Федор не заметил меня, казалось, что он не видел ничего вокруг себя. «Белка умерла», – промелькнуло в моей голове.
Я не смогла заставить себя пойти к деду Федору ни в тот день, ни на следующей неделе. Мне было страшно и стыдно, но перебороть себя было не в моих силах.
– Тоня, ты больше не ходишь к деду Фёдору? – спросила мама.
– Нет, мама, ему больше не нужна помощь, – почему-то соврала я.
Я стала рассеянной, не успевала делать уроки, плохо спала.
– Тоня, в деревне говорят, что не видно ни деда Фёдора, ни собаки его, уехал ли куда, не случилось бы чего, – озадаченно приговаривала мама.
Однажды я учила уроки. В один момент мне показалось, что я слышу скрежет лап и собачий лай. «Белка!» – радостно вскрикнула я. Но в сердце что-то кольнуло: «нет больше Белки». И тут снова послышался лай. Я быстро оделась и выбежала за калитку.
Белка смотрела на меня умоляюще и куда-то звала. Я побежала за ней со всех ног. Белка вела к дому деда Федора. Калитка была открыта настежь. Я вбежала в дом. Дед Федор лежал на полу возле входа, бледный, еле дышал. Рукой показывал на шкаф, где виднелись красные таблетки. Я взяла таблетку и помогла дедушке ее выпить. А потом побежала к соседям, по пути крича во все горло, чтобы вызвали скорую.
Через неделю нам с Белкой разрешили навестить дедушку в больнице.
Так преданная Белка спасла своего хозяина. Или это бабушка Катя в обличье Белки, возрождаясь снова и снова, спасала своего возлюбленного и поддерживала до конца его дней и их воссоединения в ином мире. Эта мысль не дает мне покоя и по сей день, вот уже сорок лет.
1Полуторка – советский грузовой автомобиль Нижегородского, позже Горьковского автозавода, ставший символом Великой Отечественной войны.