Guarda e passa…
Знаете, вокзалы и метро мегаполисов в вечернее время — это про дантовский ад. Взглянул — и мимо. Никто и ничто вокруг не стоит того, чтобы задержать на нем внимание, всмотреться, запечатлеть в памяти.
N.N. сидела на скамье перрона не смея пошевелиться. Каждый вдох и выдох — как проскальзывание перочинного ножичка. Внутрь, глубоко между сердцем и ребрами. Случай достаточно обыкновенный: опаздывая на электричку она поскользнулась и неудачно приземлилась на асфальт. Рядом был человек, статус которого в ее жизни был странным, названия ему N.N. еще не успела придумать. Наверное, поэтому он и поступил странно — растворился в воздухе.
А воздуха ей очень не хватало. Мимо шли люди, их спины, казалось, поглощали его, и этот единственный человек, у которого еще оставалось лицо, сперва помог ей сесть на скамейку, постоял рядом в растерянности, а потом как-то жалко облизнул губы, повернулся к своему коллеге и вместе с ним растворился среди этих спин. N.N. даже не сразу поняла, что произошло, перед глазами всё плыло, но она продолжала вглядываться в плывущие силуэты, пытаясь разглядеть знакомые очертания.
Вскоре из центра физической боли стала разрастаться другая — разочарования, недоумения, обиды. И невозможно было понять, от чего больнее. Наверное, хорошо, что боли не суммируются, а вытесняют одна другую — какая больше, та и болит, а другая… Ну, она напомнит о себе в свое время. Перрон пустел, словно люди не входили в электричку, а просто исчезали в сумерках. Репродуктор начал было что-то объявлять, но не договорил — звук тоже куда-то пропал.
Guarda e passa…
Вы видели когда-нибудь бездомных собак, бегущих по своим делам? На их мордах всегда сосредоточенность и целеустремленность, они точно знают, куда они бегут и зачем. Заходят в электрички, выходят на нужных им станциях, пересаживаются в автобусы, вновь бегут, к чему-то принюхиваясь. Их невозможно отвлечь, они не сворачивают со своего маршрута. Что или кто их ждет в конце пути? Люди этого никогда не узнают, им неинтересно это знать.
Я еще посидела на скамейке, глядя в пустоту и дыша мелкими частыми глотками. Это немного помогло — мозги, подкрепившись кислородом, начали потихоньку читать пространство. Фонари не освещали темноту, а размазывали по ней желтый свет неровными полосами. Но что-то всё же проступало сквозь тошнотворное марево: по пустому перрону бодро бежали две довольно крупные собаки. Одна чуть впереди, задавая темп, другая не отставала, но успевала с любопытством поглядывать по сторонам. Они явно планировали успеть на электричку. Но тут вторая заметила меня. Она уверенно свернула с пути и потрусила к моей скамейке. Первая остановилась, ожидая коллегу, и с тревогой посматривала на открытые двери электрички — они вот-вот должны с шипением сомкнуться.
Собака подбежала, уселась напротив и облизнулась, всем видом показывая, что, мол, вот я тут, и буду сидеть рядом столько, сколько потребуется. Потом она обернулась к ожидавшей её товарке и кивком головы отпустила её, та в два прыжка исчезла в вагоне.
Я смотрела в собачьи глаза, и спокойствие… Нет, не спокойствие, а такая осязаемая сознанием действительность, её плотность, вот — настоящесть существования — возвращалась ко мне.
«У меня нет еды», — услышала я свой голос. А мне казалось, что у меня не получится даже внятно простонать. Собака чуть наклонила голову, словно соглашаясь — мол, понятно, что ж. Мне вдруг сильно захотелось её погладить, даже не погладить, а почувствовать рукой собачью шерсть. Я осторожно, боясь ослепительной вспышки боли под рёбрами, потянулась к собачьей шее.
«Ну ладно, раз так хочется», — снова услышала я голос. Голос был не моим. Я резко повернула голову, за что была награждена жестоким уколом в бок, так что пришлось пережидать, пока накрывшая меня волна боли схлынет. Собака внимательно меня рассматривала.
«Попробуй еще раз, только осторожно», — голос принадлежал собаке, но звучал в моей голове. Ощущение было буквально головокружительным, прямо подташнивало слегка. Я почувствовала, что сплошь покрылась испариной — то ли от только что отпустившей боли, то ли от охватившего меня страха. Стайка бессвязных и будто не моих мыслей пронеслась передо мной, одну я уловила:
«Я умерла?» — спросила я собаку, впрочем, не особо надеясь на ответ.
Собака чуть склонила голову вбок. Нет, я всё же ждала ответа, потому что трехсекундная пауза перед ответом испугала меня еще больше, чем голос собаки в моей голове.
«Нет, конечно нет».
«Я сошла с ума?» — допытывалась я у псины.
«Ну, это сложный вопрос. Я по человеческим мозгам не очень...»
«А, я, наверное, сплю», — предположила я, совсем не веря, что это так. Чтобы убедиться в этом, мне не нужно было щипать себя за руку, достаточно одного неосторожного движения, и…
«Наверное, — спокойно ответила моя собеседница. — Видишь ли, границу между этими двумя зеркально расположенными между собой пространствами мы пересекаем так часто. Это давно уже стало рутиной — там подремал, здесь еще не проснулся, а уже надо куда-то бежать. В общем, нет никакой уверенности, в какой именно половинке так называемой реальности...»
«Подожди», — перебила я её. Мне захотелось рассказать собаке про свою беду, про то, как обидно мне и непонятно, за что со мной так поступили. Бросили, как собаку посреди перрона, когда мне так нужна была помощь, ладно, участие, не знаю, что-нибудь…
«Не надо мне рассказывать».
«Почему?» — я растерялась.
«Я же собака, посмотри. И себе не рассказывай эту историю. Ты её уже прожила. Или по-другому — она ушла, вон как та электричка, — собака выждала паузу. — Тебе нужна другая история».
«Другой человек?» — я не понимала.
«Не знаю. Не важно. История другая».
Я огляделась, хотелось за что-то зацепиться, чтобы поймать намёк — какая такая другая история может быть? Светало. Нет, уже рассвело, просто не солнечно. Я подумала, что смогла бы поехать сама, вот только когда теперь электричка?.. В груди еще болело, но по сравнению с былой остротой, теперешнее ощущение походило, скорее, на воспоминание о боли.
«Твой паром скоро отходит».
Я подняла глаза и увидела впереди причал с большим потёртым катером, по короткому трапу к нему поднимались люди. Да, надо идти. «Ты со мной?» — я повернулась к собаке. Та вильнула большим лохматым хвостом и деловито засеменила прочь. Я подняла сумку и пошла на посадку.
Guarda e passa…
Звонок телефона всё же застал N.N. врасплох: она снимала с плиты кофе и, вздрогнув, пролила немного на стол. «Электричка в пять вечера, не опоздайте, прошу, а то мы потом не успеем на последний автобус». N.N. села и еще минуту или две смотрела в пустой экран телефона. «Надо же, я так и не могу понять, кто он для меня. И почему мне не так важно знать, кто я для него? Или важно? Одно более или менее понятно: мне нужна другая история. Где даже не больше определенности, а, может быть, больше воздуха, больше простора для жизни. Как, примерно, когда плывешь на пароме через широкий залив, и можно смотреть на монотонные волны, уходящие далеко-далеко, а можно разглядывать детей, глядящих на чаек над волнами, уходящими далеко-далеко…»
Не знаю, зачем я вам рассказываю этот сон.
Не отвечайте.