…Возьми ж ты, говорит, эту самую луковку,
протяни ей в озеро, пусть ухватится и тянется,
и коли вытянешь её вон из озера, то пусть в рай идет,
а оборвётся луковка, то там и оставаться бабе, где теперь.
(Ф.М. Достоевский, «Братья Карамазовы»)
— Не вы кошелёк обронили? Не ваш это кошелёчек? Кошель знакомый? Это не вы?..
Сколько — месяцы, годы — он бредёт по мглистым тоннелям с низкими сводами, нагибаясь, спотыкаясь о наваленные камни и чьи-то бездвижные тела? И каждому встречному задает навязший в зубах, комком перекатывающийся во рту вопрос.
Встречные выглядели отвратительно — в обтрёпанной прокисшей одежде, косматые, с землистыми лицами, с безумными или, ещё хуже, бессмысленными стеклянными глазами. На вопрос Володи (он, в отличие от большинства, ещё помнил своё имя) одни не реагировали, другие испуганно шарахались в сторону. А кто-то начинал тянуть к его кошельку скрюченные пальцы. Владимир изо всех сил бил их по протянутым рукам и ускорял шаг. Мучилище с его обитателями и бесконечными подземными коридорами жило и тяжело, со свистом, дышало как единый организм.
Как только Владимир помер, он очутился у ворот Мучилища. Высокий серый человек со скорбным лицом вручил ему этот кошелёк и сказал:
— Сможешь покинуть это место, если вернёшь владельцу!
Врата Мучилища впустили Володю внутрь и со скрежетом закрылись.
Чёрт дери, почему этот кошелёк?! Он в жизни сделал столько плохого, за что его можно упрятать на веки вечные!
Но по какой-то причине за секунду до смерти, в больничной палате (даже язву не могут нормально прооперировать, мудачьё!) он вспомнил не о том, как угрозами заставил Шурку сделать аборт, не о том, как жалел матери денег на лекарства, или как лютая злость на окружающих судорогой сводила его лицо. А об этом.
"Вот ведь! Стибрил кошелёк у пенсионерки… Не стоило…", — подумал он, лёжа под капельницей, и в тот же миг погрузился во тьму.
…Сухонькая, прямая женщина в длинной юбке и светлом платочке на седых волосах выгуливала старую клокастую собачонку, о чём-то приветливо с ней разговаривая. Когда собачка замерла на газоне, совершая своё важное собачье дело, хозяйка стала рыться в карманах в поисках пакетика, в который собрать собачьи какашки. Когда она перекладывала вещи из одного кармана плаща в другой, небольшой рыжий кошелёк скользнул мимо и мягко упал в траву.
Владимир, заметив это со своей лавочки, довольно ухмыльнулся, подождал, пока женщина с собачкой скроются за поворотом, и схватил кошель. В нём он нашел одну тысячу двести рублей, дисконтную карту "Магнита", пенсионное удостоверение и потрёпанную бумажную иконку. Деньги он бережно убрал в карман, а остальное, вместе с потертым кошельком, кинул в урну…
Владимир продолжал брести по Мучилищу, а это воспоминание наматывало круги у него в голове. Перед глазами отчетливо нарисовалось лицо той женщины: светлое и спокойное, с серыми глазами под уставшими веками.
"А деньги-то ей нужнее были", — кольнуло его легкое раскаяние.
Тут он увидел впереди, справа белёсое пятно. За грудой щебня притаилась ведущая вверх узенькая кривая лестница. Владимир стал подниматься по ней, а точнее карабкаться — лестница была крутая, тесная. Камни, из которых были сложены ступени, шаталась и переворачивалась под ногами. Он спотыкался и падал, стонал, тёр ушибленные колени и продолжал двигаться вверх, то полусогнувшись, то опускаясь на четвереньки. Сколько он так лез, обдирая ноги и руки — невозможно сказать: в Мучилище нет ни часов, ни рассветов, ни закатов. Прошли сотни секунд или сотни эонов, пока он дополз до места, где лестница заканчивалась, и оказался в крошечной пещере. Груда булыжников подпирала стену, а под потолком у вершины этой горы виднелось отверстие размером с большую кастрюлю, из которого лился слабый свет. Золотистый, нездешний, тёплый. Владимир, не отрывая взгляда от волшебного света, полез по камням. Добравшись до верха, он встал на носочки, чтобы дотянуться до круглого оконца, и просунул туда голову.
Голова Владимира высунулась из дыры в земле, окружённой комьями чернозёма и сухостоем. Он увидел лужайку уютного парка. В нескольких шагах стоял каменный фонтанчик, а возле — изящная скамейка, на которой сидела, лучась спокойствием и тихой радостью, женщина в светлом платочке и длинной юбке. Рядом, довольно жмурясь на солнце, лежала маленькая взъерошенная собачка.
Владимир вмиг узнал их, и буря мыслей и надежд закрутилась внутри: "Вот она, вот она, вот она! Вернуть кошель и выбраться из Мучилища!".
Силясь не потерять равновесие, дрожа всем телом, он осторожно вытащил на свет Божий руку с кошелём и протянул вперёд.
— Женщина! Вы кошель обронили. Возьмите! — хрипло и немного жалобно окликнул он.
Она обернулась на голос и в недоумении смотрела на нечто грязное, лохматое, торчащее из земли и веток. Когтистая рука в серых лохмотьях протягивала ей маленький плоский предмет, покрытый сажей. На рукаве копошились черви. Владимир из последних сил балансировал на груде камней и пытался угадать, что сделает благообразная пожилая особа.
"Вот ведь старая дура, сидит тут довольная, светится вся… А я — что всю жизнь в грязи барахтался, что сейчас — на веки вечные в Мучилище!", — пронеслось злобное в его голове. Он завопил со всей мочи:
"Чего смотришь?! Бери кошель! Твой же он! Я тебя запомнил, сучка лупоглазая! И шавку твою паршивую!".
Но его ор в наполненном светом зелёном садике прозвучал тише комариного писка. Женщина с собачкой ничего не расслышала, лишь с удивлением смотрела, как голова и рука стремительно исчезли в куче бурелома. Навсегда.
Крича проклятия и размахивая руками, Владимир слетел с груды камней и кубарем покатился с лестницы — вниз, вниз, бесконечно вниз, к самым глубоким недрам Мучилища.