Шёл мокрый снег и, подхватываемый порывами ветра, кидался в лицо, слепил глаза и, казалось, кто-то, опередивший его в этом пути, не желал продвижения к цели уже кем-то достигнутой и потому закрытой для других неодолимой тьмой, стеной из снега и сбивающего с дороги ветра. Но никто не мог опередить его потому, что пути не существовало, и цели тоже и жизнь только начиналась, но уходить было надо, и пусть снег и тьма не давали взглянуть далеко вперёд, он шёл наугад, совсем не представляя будущего в отсутствии этой самой счастливой любви. Слёзы текли из глаз и, смешиваясь со снежинками, оставались на лице маской, может быть, будущего безразличия к новым страданиям в каком-то другом времени.
Он был счастлив полчаса назад, всего полчаса стремительно бегущего времени отделяло жизнь от смерти радости в душе, той роковой минуты, когда он увидел её силуэт в окне, а рядом, рядом был кто-то другой, чужой, и она, положив ему руки на плечи, не отрывая взгляда, смотрела ему в глаза. Таким движениям отображения её образа в окне нельзя было поверить – это только тени, что виделись через портьеру в ярко освещённой комнате. Тень не может принадлежать любимой, она не могла успеть стать тенью – она живая.
Она только вчера дарила его любовью, ласкала до самозабвения, он чуть не навсегда потерялся в глубинах космоса её страсти и очнулся лишь ночью, на пороге своего дома, когда мама спросила о его долгом отсутствии и напомнила о завтрашнем экзамене в музыкальной школе. Он не помнил, что ответил, а назавтра на одном дыхании (или вовсе бездыханно) исполнил на рояле вальс «Фантазия» Глинки, и сам не заметил того, мысленно отсутствуя, – кружась с любимой по паркету, в зале невидимого дворца, внимая музыке гения, под покровом самих Небес.
Прилежно, но невнимательно выслушал похвалы преподавателей, а потом, едва дождавшись вечера, бросился к ней, но на пути возник театр теней с участием любимой и ещё, ещё кого-то в том месте, той роли, которую должен играть только он.
Сколько времени продолжалось это действо в светлой комнате, за портьерой, не помнилось, но оно заворожило взгляд, ноги будто приросли к земле и он, вдруг, стал узнавать в чужом силуэте себя – никто бы не посмел более, кроме него, так нежно обнимать даже тень любимой. И когда тени исчезли, он не сразу смог понять, почему стоит здесь под окном дома, а кто же тогда был там, за портьерой?
Он рванулся к двери, звонил, стучал, но никто не ответил, и плохо понималось, что хотелось ему, находясь сразу здесь и там, за дверью, – войти или выйти, и в этом трудном поиске самого себя невозможно было куда-то уйти.
Что же случилось потом, откуда взялась эта дорога, ветер, снег? Когда он шёл на свидание с любимой, деревья помахивали ему вслед золотыми листьями своих ветвей, и тёплый ветерок играл кудрями на его голове. Куда девались изумительные краски осени, наверное, они остались за стенами дома, подъезда, когда он вошёл туда, но ему не открыли, а он стучал и ждал ответа так долго, что мир за это время изменился, стал холоден и колюч, и никто не знает, зачем здесь жить, когда в театре самой жизни ему не достало главной роли. А представить другого вместо себя он не мог, ему в такое не верилось, и ещё нельзя было знать, что существуют другие, нечаянные актёры, которым дано обнимать его любимую.
Но он будет идти, чтобы познать неизвестность – можно ли одолеть эту тревогу, в дороге, которую застят слёзы, снег, ветер, тьма, что смешались в горький плач юного сердца.