Погоды в столице нынче стоят такие, что дома сидеть категорически невозможно. Душа жаждет гулять, идти, ехать неведомо куда и оказаться где-то в придорожной едальне на развилке неприметной трассы или в привокзальной ресторации на полустанке, названия которых никогда не останутся в памяти. Сидеть на чуть перекошенном стуле – одна ножка немного ушла в землю, но это так неважно. Под тенью от брезентового навеса, который пережил все революции и невзгоды, стал свидетелем всех взлётов и падений, лениво поправлять волосы – их непокорный людской воле ветер игриво закидывает на глаза, с блаженной улыбкой поглядывать на детишек хозяев кафе, играющих с не очень довольной происходящим собакой, и раствориться в этой умиротворяющей провинциальной неге, застыть в ней, стать ею самой.
Но вот внезапное оживление, и чувствуется, что ещё мгновение – и будет, уже несут-несут... На пластиковом красном столе добродушная хозяйка, в чьей неюной телесной полноте угадывается былая девичья удаль и множество пикантных историй, о которых до сих пор шёпотом поговаривают в посёлке, расставляет простую, но такую вожделенную снедь – здесь и щедро нарезанный красный лук, и свежие огурцы, чуть приправленные солью для пущей сочности, и пышущая жаром печи картошка, небрежно политая маслом – настоящим, нерафинированным, и обильная зелень, только что сорванная в огороде за домом, и солёные грибочки ещё из прошлогодних запасов («Не успели, простите, в этом году новый урожай засолить, вчера только поставили»), и отдельная пластиковая тарелочка с ярко-бурым кетчупом из большой красной ашановской бутыли... Венчает это пиршество чуть передержанный на огне шашлык с небольшой угольной коркой на некоторых кусочках, но неизменно мягкий и сочный внутри. Следом приходит хозяин заведения, чуть кивает головой жене – мол, уйди, сейчас мужской разговор будет. Ставит на стол стаканы. Два с томатным соком, два других – с непременно уважаемым в этих краях местным пивом и две ледяные рюмки с самой простой водкой. Деловито садится рядом и заводит неспешный разговор: «Откуда и куда путь держишь, гость дорогой? За вторую рюмку не переживай – это для меня, за счёт заведения».
Через полчаса душевной беседы тебе предлагают ночлег: «Один сарай у нас чистый, там живность не держим, сено храним. Мышки бывают, но ты их рукой стряхивай, они незлобные». После того, как он трижды сходил в дом обновить рюмки, обещают познакомить с самой завидной девицей из соседнего села, «но не в этом плане, не на сейчас, ты ж понимаешь? А навсегда чтобы!». Он расскажет тебе всю историю, взмахнув рукой куда-то вдаль, в направлении домов за озером: «Ты им не верь! Девицей ко мне пришла. Врут всё. Любовь у нас сразу была, дождалась потом меня из армии. Жаль, сын старший утонул, маленький был, пять лет всего...»
И выпьет рюмку, не спросясь.
Сидим, не смотрим друг на друга. Нужно бы что-то сказать, да ком в горле застрял и голову нужно закинуть повыше, кадык выставить, чтобы слеза обратно закатилась. Закурили, стесняясь, ещё и зажигалка на ветру гаснет. Но тут он мастерски подносит зажжённую спичку, прикрыв рукой: «Закуривай, город! Не умеете вы там ничего». Улыбается беззлобно.
И невзначай мелькнёт мысль – да и чёрт с ней, с этой столицей, вот где жизнь-то! Но смотришь на экран телефона, там 13 неотвеченных, да и автобус отправляется минут через 40.
Сытый и немного хмельной бредёшь до остановки в сопровождении повеселевшей собаки и хозяйских детишек, пару раз обернёшься, помашешь рукой их родителям, что всё ещё стоят на пороге и смотрят, как ты уезжаешь от них навсегда...