Тот вечер казался особенным. День-граница: еще вчера было детство, завтра будет свобода, а сегодня… Можно было помечтать. Побродить среди воздушных замков надежд, сплести последний венок из полевых цветов, вдохнуть сиреневый воздух выпускного вечера.
21 июня 1941 во многих школах Советского Союза раздался радостный звон колокольчика, очень похожий на звон корабельной рынды; маленькие кораблики, которые еще недавно плыли по весенним ручейкам, превратились в статные каравеллы, готовящиеся выйти из гавани во взрослую жизнь.
— Девушка! Можно пригласить вас на танец?
Услышав знакомый голос у уха, Юля мгновенно обернулась и заулыбалась. Сердце затрепетало, как молодые листья липы на ветру; цвет глаз напротив был ровно таким же. Коля улыбался так добродушно, как умел только он, и Юля никогда не видела такой искренней и одновременно хулиганистой улыбки.
— Можно, — кокетливо присев, ответила она, и под шутливое хихиканье подружек, подала Коле руку. Когда зазвучали первые аккорды «Голубого Дуная», все в мире перестало быть важным, остались только легкая поступь скользящего шага и теплая рука на девичьей талии. Воздушные замки уносили их в счастливое будущее, где торжественный вальс никогда не заканчивался.
***
Коля был красивый даже в военной форме. Они с Юлей дружили с восьмого класса, но в первый раз она видела его таким. Таким сосредоточенным, внимательным, с глазами, в которых больше не было ни одной веселой искорки. Юля трепетно коснулась его щеки, поправила воротник гимнастерки, следом смахивая одинокую слезинку с уголка глаза.
— Ну что ты, — Коля взял ее лицо в свои ладони и сам большим пальцем стер влажную дорожку. — Все будет хорошо, Юля, я обещаю.
— Я буду тебя ждать, — судорожно прошептала она, не сводя с него своего взгляда. Коля засмотрелся; ее глаза были такие синие, что сравнивать с небом их было нельзя, только с морем, глубоким, внешне спокойным и волнующимся внутри… — Обязательно буду ждать! Ты только возвращайся, Коля.
Коля очень серьезно кивнул, прижимая трепещущую девушку к себе. Прежде чем расстаться, она вложила ему в карман свой кулон — на память. И грохочущий поезд понес его куда-то далеко к линии фронта, оставляя на перроне только запах пыли и тревожного напряжения.
Юлю быстро взяли медсестрой в военный госпиталь. Весьма скоро рук стало не хватать, нужна была любая помощь, и она всю себя отдавала во труд: перевязывала раны больных, ухаживала за страдающими, помогала с эвакуацией в медсанбаты. Но каждый вечер, где бы она не была, Юля неизменно ждала появления почтальона в части. Она и сотни других надеющихся получить хоть какую-нибудь весточку оттуда, откуда вести нередко не доходили.
Фронт встретил Колю холодным октябрьским воздухом Севастополя. Его направили во флот; сначала он был матросом, учился всему настолько быстро, насколько было возможно. Потом он стал мичманом – и тогда грянул первый пушечный выстрел. Черноморский флот держал бой, долго, мучительно и отважно. Небо вокруг было беспросветно серым. «Нет, Юлины глаза нельзя сравнивать с небом», — думал Коля. Юлины глаза ждуще смотрели на него из синевы Крымских вод.
Колины глаза печально смотрели на Юлю редкими зелеными проблесками среди желтеющих листьев осени. Она хранила каждый помятый «треугольник», хранивший тепло Колиных рук и запах морской соли. Она ждала – а он обещал вернуться.
***
Четыре долгих года тянулись вслед за сменяющими друг друга листопадами и снегопадами. Многие уходили вслед за ними и больше не возвращались, и Юле часто приходилось видеть это, держать в руках слабеющие руки и шептать, что все будет хорошо. Письма приходили все реже, многие уже не дожидались. Шум радио стал фоновым, и тяжелые известия превратились в мрачные будни, которые тяжелым грузом ложились на плечи обитателей госпиталя. Для них, для многих других и для себя – Юле приходилось быть сильной и верить. Верить, что следующее письмо будет вместе со следующим появлением почтальона. Четыре долгих года перекатывались волнами и тонули в глубине моря, рассеченного линями долгих сражений. Пыль пороха заменила облака, и не было места для замков; кулон под тельняшкой был единственным солнцем, за которым Коля шел, борясь с серой синевой. Однажды она едва не забрала его, едва не стала последним поцелуем для холодных губ. Но Коля обещал, что справится. Что все будет хорошо.
***
Юлино сердце стучало в такт рельсам поезда, подходящего к перрону. Сегодня был особенный день, и атмосфера на вокзале была несравнима с тем роковым днем после выпускного. Юля была в том же белом платье, в котором танцевала тогда, на выпускном. Пахло цветами и домашней выпечкой; если где-то лились слезы, то только от счастья, что все наконец-то закончилось.
Коля был красивым в морской форме. В его глазах снова горела радость, а улыбка была той самой, которую Юля так любила: искренней и хулиганистой одновременно. Только увидев его, Юля замерла, не в силах сдвинуться с места. Мир вокруг снова перестал быть важным, значение имели только теплые руки, крепко обнимающие ее, и живое-живое сердце, быстро стучащее в такт ее собственного.
— Девушка, а можно пригласить вас на танец?
— Можно…
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
— К. Симонов.