Далеко-далеко разносит шелест листьев – сердечек ветер, нежно гладя наши ветви. Нам, стоящим стройными рядами в аллее старинного парка, интересно знать новости каждого его уголка. Мы, нежные, и, без ложной скромности, королевы сладкого нектара! Наши соцветия, ажурные золотистые зонтики – антенны с крылышком, собирают каждый солнечный лучик.
Не догадались…
Поэт, с фамилией Пастернак, написал о нас:
«Там липы в несколько обхватов
Справляют в сумраке аллей,
Вершины друг за друга спрятав,
Свой двухсотлетний юбилей.»
— Чуточку ошибся, но раскрывать настоящий возраст не стану, сладчайший он сейчас!.. Цветём позже всех, зато как упоительно прогуляться мимо нас июльским деньком!
— Продолжу. Местом своим, рядом с мостиком напротив полуротонды — музыкального павильона, роскоши навсегда ушедшей жизни, я довольна. Помню нашу милую Софи и даже её бабушку Софью Владимировну, любившую развлекать гостей в своей усадьбе вечерними летними концертами. Как слушали дамы в шляпках, шурша лёгкими кружевными платьями, и мужчины, одетые по моде, пение скрипок!.. Внучка, последняя наследница известного рода, любила праздники в семейном гнезде с племянниками и племянницами. Здесь, на моей аллее, даже играл оркестр! И вдруг, всё резко оборвалось, ну, как если бы в одночасье летом пришла зима лютая. У внучки Софи, «красной графиней» её называли, усадьбу отобрали, все ценности вывезли и поселили к нам беспризорников. Лихие были времена, ой лихие, сколько деток без мам и пап осталось… В те голодные годы было не до скрипок и концертов, хлебушка вдоволь поесть всем хотелось. Тревога кружилась над старинным графским парком, по ночам шептались мы с теми, кто стоял поближе к готическому замку – дворцу, у его стрельчатых окон. Боялись… Известно, рубить — не сажать. Но вдруг, пришла добрая весть — будет дом отдыха «Красный лётчик». Появилась надежда… За постройками и парком усадьбы стали присматривать. Мы, липовые аллеи, приосанились, успокоились. «Красный лётчик» позже стал военным санаторием, в годы войны был он даже госпиталем. С конца 60 – х прошлого столетия стали приезжать к нам киношники. Шум, гам, суета… То снимали жизнь дворянского гнезда, то стрельбу и погоню в парке затеяли, то бал сатаны с голыми девицами и мужиками во фраках придумали охальники… Не было у нас таких балов, не было!.. Да откуда знать им это, если они ушедшую жизнь по книгам снимали… Голышом может кто и плескался, но грифоны, стоящие на страже у пруда, хранят всё, молчат каменные, не расскажут, нет. Лишь однажды, узнав, что «красная графиня» Софи ушла с миром в 1956 г. и покоится на чужбине, не стали от нас скрывать возмущение потрясённые.
— Думала, что музыкальная жизнь ушла безвозвратно, но нет, порадовали однажды меня киношники. Отлично помню, как на нашем сказочном мосту через реку из красного кирпича и белого камня, в галереях с аркадами и зубцами, напротив острова Любви, пронзительно пела певица. Мне, стоящие рядом шепнули, что в чёрном плаще с капюшоном и белым шарфом, молодая и красивая она. Слова слышали все аллеи: «Уж если ты разлюбишь, то теперь…». Повторяя многократно и протягивая руку к нашим каменным грифонам, как нам потом объяснили, пела она:
«Оставь меня, чтоб снова ты постиг,
<…>
Что нет невзгод, а есть одна беда —
Моей, моей любви,
Лишиться навсегда!»
Грифоны, конечно, выдержали, глядя удивлённо в водную гладь. Кого заклинала, истерзанная душа звонким голосом, проникающим в каждый уголок парка, мы не поняли. В наших аллеях много каменных сердец прогуливалось в разные времена. На следующий день санаторные в аллеях спорили до хрипоты, как можно замахнуться на Уильяма Шекспира и превратить его сонет № 90 в песню. Мне же слова и музыка понравились, до корней потрясли, не зря, спустя годы, певицу стали называть Примадонной. Сейчас не смогла бы петь в галереях, закрыт парадный въезд в усадьбу и может рухнуть в любой момент с мостом, не дожив несколько лет до двухсотлетнего юбилея…
— Неужели и это дано мне услышать?..
— А вы, люди, слышите нас? Знаете, что мы тоже беседуем и многое помним?..