Он преподнес ей воображаемый аленький цветочек, как обычно, перед ужином. Она отмахнулась дежурным «спасибо», стала накрывать на втиснутый в угол кухни стол. Исцарапанная тарелка звякнула, приветствуя гнутую вилку, плимс, дзиньс, начали: половицы заиграли на струнных; чайник с форточкой – на духовых; подстреленный временем табурет и холодильник от души забарабанили. Она их не слышала.
Покачиваясь на табурете в такт музыке, он спросил с набитым ртом:
— Показать тебе мои счастья?
Он достал из кармана брюк листок бумаги, замусоленный под стать штанам. Весь день ему не давал покоя конкурс отчаянно рекламируемого и невкусного сока: напиши свои счастливые пять слов — выиграй пятьдесят упаковок счастья.
— Ешь нормально, — одернула она его, и выдохнула стонущую усталость. Музыка оборвалась с визгом выдернутой из-под иглы пластинки.
— А ты?
— Я ужé.
Последнее время она почему-то полюбила есть где-то без никого.
— Хоть одним глазочичком посмотри.
Взяв листок, что трепетал от сокрытых в нем сокровищ, она прочитала:
мамчка
тимпиртура
пыл
марос
сабакрыся
тимната
«Что это за глупости?» — буркнула она. Раздраженность, небрежность, соскользнув с ее губ, зашуршали в воздухе, изгоняя радость. Она попыталась заглушить их мультиками из телевизора.
Он вспомнил, как дядя Ден шипел маме по-змеиному: «с-с-с-сын твой отсталый, оставь его в прош-ш-ш-ш-лом». Вспомнил и поспешил забыть. Принялся объяснять, терпеливо, как маленькой, раз она не понимает простых вещей.
Мамочка. Как-то связана с феями, хотя и скрывает это. Но он-то знает.
Температура. Они с мамой лежали на больничном и придумывали сказку без конца. Каждый день он додумывает историю дальше.
Пыль. Мама нарисовала монстрика на пыльной полке. Большеух им иногда подмигивает.
Мороз. Погода кусалась, и мама отдала ему свои варежки. Прикоснешься к ним и тепло.
Крыса, которая собака. Мама рассказала, что это превратившийся щенок. По праздникам крыса гавкает и виляет хвостом.
Темнота. Управляющий лампочками отключил у них свет, и мама запела про солнышко. По ночам он слышит ее песенку и смотрит лучистые сны.
Она молчала, казалось, что ее здесь нет, загляделась на ежика из экрана, потерялась с ним где-то в тумане. На мгновение появившись, тоненькая, воздушная, она вспорхнула над самой собой. Подлетела к окну. Встала на подоконник. Оглянулась.
Он смотрел на нее снизу, запрокинув голову, провожая мягкой улыбкой. Ни страха, ни жалоб, ни мольбы, лишь немой вопрос: «Ты вернешься?»
Небытие, окружившее ее как стая волков, заскулило, завыло и разомкнуло объятия. Она возвратилась в комнату. Ей почудилось, что в доме стало уютнее, теплее, ее лицо порозовело. Похоже, она всхлипнула, чмокнув его в облако волос, назвала самым умным мальчиком на свете. Любит же она поплакать, сама делается несчастной, а потом не видит подмигивающую пыль.
Тихонько, чтобы не потревожить бабушку, они начали считать слова. (Она почему-то очень любила вычитать да прибавлять: монетки за банки; дырочки на свитере; циферки воды и света; три минутки после будильника.) Одно слово было лишним. Складывали задом наперед и вверх ногами — шесть, а надо пять. Он заявил, что не откажется от своих слов, нельзя разбрасываться счастьем. «Отправим с запасом», — решили они и заснули. Но она уснула не совсем.
Развернув список, она зачеркнула «мамчка», тут и так про нее каждая буква, вон, как кровоточит краснющими чернилами. А еще, потому что мать бросила их. Уехала с дядей Деном прошлой зимой, звонит по праздникам, когда крыса виляет хвостом.
— Хватит электричество жечь! — прикрикнула бабушка.
— Оставлю ночник? Он почти ничего не берет.
— Сегодня не берет, в конце месяца убьет, — ударил голос из-за закрытой двери. — Навязали мне мальчишку-идиота и девчонку-недоучку, вкалывает она, видишь ли, а денег как не было, так и нет.
— Он не идиот.
Положив температуру, пыль, мороз, собакрысу и темноту в конверт, она выключила лампу, села возле кровати брата, напевая про солнышко. Судорога, что свела его вдавленный родовой травмой лоб, отступила, подсказав на прощанье строчки припева.
Рассвет погладил ее по щеке: «Прости, что пришел так рано». И она ответила: «Ничего, я тебе рада».
Сестра встала, убрала комнату, подмигнула неприкосновенному пыльному монстру, поставила в вазу аленький цветочек, перемыла посуду, а когда брат проснулся, помыла и его. Они сделали из шампуня пенящуюся волну, и до завтрака плавали с дельфинами в море.
«Плимс, дзиньс, бамс, брамс…» — услышали они репетицию домашнего концерта.
Вприпрыжку пошли к ней в магазин. Рука в руке, чтобы разлука даже не думала приближаться. На входе в торговый зал брат и сестра опустили письмо в конкурсный ящик. Закрыли глаза и смотрели, как жар-птица подхватила конверт, унося его далеко-далеко — в лавку желаний, где в очереди стоят несбывшиеся мечты, ожидая, когда они, наконец, исполнятся.
Разноцветная тележка с ведерками, будто с вагончиками, выглядывала из-за спины сестры. Вот бы прокатиться. Он не осмеливался просить, давно усвоив, что это работа, а не игрушки.
— Уважаемые пассажиры, просьба занять свои места, поезд отправляется, — пригласила она его.
Они помчались в кругосветное путешествие. На остановках проводница соскакивала на перрон и наводила там чистоту. Пройдясь шваброй под полками со многообещающим соком, она обернулась на брата.
— Ты моя капелька счастья, — шепнула сестра. И закричала на весь мир, — я не сдамся!
Она почему-то очень любила убирать.
***