Не могу писать - крики чаек,
Не могу читать - шум прибоя,
Не могу смотреть - хвоя леса,
Не могу любить - запах мира.
(Оксана Михайлова)
Мир изрядно пованивал. Кондуктор трамвая поморщилась и поглубже спрятала нос в разлохмаченную медицинскую маску. Пахло горелой резиной изоляции и почему-то гнилыми яблоками вперемешку с капустой, вызывая из памяти голодные 90-е и овощной ларёк через дорогу.
- Нина? - старческий скрипучий голос, назвавший её по имени, заставил вздрогнуть. - Ромашкина?
- И давно уже не Ромашкина, - ворчливо заметила она, разглядывая навязчивого пассажира. - Билет берите!
Нина Ивановна порылась в воспоминаниях юности, но никого с седой козлиной бородкой, в поношенном пальто и шляпе, не обнаружила.
- Не узнала? - поник гражданин, но послушно протянул монетки. Сунув в карман билет, он попробовал снова. - Ну Ниночка, это же я, Илюха-серьга-в-ухе!
Женщина машинально перевела взгляд на оттопыренные уши пассажира. Казалось, шляпа держалась только на них. Из левого уха торчал седой завиток, но даже следа от пирсинга не было.
- Затянулось давно! - старик перехватил её взгляд и, потрогав мочку, улыбнулся.
Нина Ивановна вдруг увидела луг за школой, ярко освещённый майским солнцем, и мальчишку в выбившейся из форменных брюк белой рубашке и с букетиком жёлтых цветов.
- Илюша, ты же весь в одуванчиковом соке! - мысленно повторила она за собой пятнадцатилетней, и внезапно вспомнила. Глаза, полускрытые разросшимися бровями, ничуть не изменились. И улыбка та же, чуть в правый угол, с ямочкой, которую видно даже под бородой.
По её лицу Илья понял - узнала. Ниночка Ромашкина, свет его очей, самая красивая девочка в классе, да ещё и отличница, сидела сейчас перед ним в кресле кондуктора на красном клетчатом пледе, и её короткие седые волосы смешно выбивались из-под вязаной оранжевой шапочки.
- А где твоя коса? - спросил он, упрямо делая вид, что не замечает лишних пару десятков килограмм и морщин на прежде гладкой, как шёлк, коже. Впрочем, он прикасался к ней всего лишь однажды, на выпускном из восьмого класса, во время танца. После они не виделись: Илья ушёл в техникум, а Нина перешла в девятый класс.
- Вспомнил! Сразу после школы отрезала! Зачем она мне, только лишняя тяжесть.
- А мне нравилось.
Они помолчали. Трамвай вроде бы перестал гореть, и теперь ехал почти пустой, отпугнув запахом дыма лишних пассажиров.
- А ты прилично выглядишь для... - Нина Ивановна снова покопалась в памяти, - для электрика.
- Положение обязывает. Я же дальше пошёл учиться. Потом руководил КБ. Теперь вот на пенсии, но вдруг кого встречу из знакомых, - Илья подмигнул. - Тебя вот встретил.
- А я... - Нине Ивановне было неловко признаться, - учитель географии. Но это давно и недолго. К счастью, ученики меня не узнаЮт.
- Не дрейфь, Ромашкина, ещё поживём! - взмахнул рукой мужчина и чуть не упал на свою собеседницу - трамвай резко завернул на кольцо.
Нина поймала его старомодный портфель и вернула владельцу.
- Я теперь Фикусова.
Бывший начальник КБ чуть снова не упал, на этот раз от хохота. Нина Ивановна даже оглянулась по сторонам - все ли пассажиры вышли. Трамвай встал на конечной и открыл двери.
- Ну ты даёшь, Ниночка, - не мог успокоиться старый знакомый. - Где мужа искала, в Ботаническом саду? Я вот как был Светлов, так и остался!
Нина стянула маску, вдохнула с облегчением холодный весенний воздух и улыбнулась.
- Было б смешно, если б ты взял фамилию жены.
- Да нет у меня никакой жены. Некогда было.
- Ммм, - протянула Нина. - А мой умер пять лет назад. Инфаркт.
Светлов снял шляпу и прижал к груди.
- Глупый, надень обратно, холодно, - мягко сказала Нина Ивановна.
Илья надел, галантно подал ей руку, чтобы она встала со своего трона, и проводил до дверей трамвая.
- Мы же ещё встретимся? - умоляюще сказал он.
- Меня найти легко, я каждый день на этом маршруте, - пожала плечами Нина. - До свидания.
- До свидания! - эхом повторил Илья, спиной вперёд спустился со ступенек, и, оглядываясь, пошёл в сторону автобусной остановки. Когда Светлов поскользнулся на весеннем льду третий раз, он помахал Нине рукой, улыбнулся и, наконец, скрылся за пятиэтажкой.
Кондуктор постояла ещё в дверях, осторожно сошла вниз и, тяжело ступая, побрела в диспетчерскую. Воздух на улице был свеж и источал ароматы распаханного поля и новой надежды.