Умер знаменитый писатель.
Гроб с телом стоял пока на даче, в ожидании специальной машины, которая перевезёт его в место торжественной общественной панихиды.
Пока у гроба находились близкие и не очень близкие люди. Те, кто желал видеть себя приближёнными к столь значительному, хоть и скорбному событию.
Пахло венками. Слышался шёпот. На кресле были сложены красные бархатные подушечки с наградами – с военными и медалью Государственной премии.
Анна стояла у стены, в серой кофте навыпуск и чёрной юбке. Чёрный платок повязан назад, по-деревенски.
Не выдержала. Раздвинула редкую толпу, подошла ко гробу и прижалась губами к холодному и гладкому лбу покойника. Ещё бы мгновение, и так стоять стало бы неприлично. Анна снова прошла меж людей, к выходу. Слёз не было.
На дорожке от дома столкнулась она с высоким пожилым человеком в военной форме, с генеральскими погонами. Человек остановился, привлёк её к себе и что-то шепнул. Кажется: «Нужна помощь – приходи».
За странной парочкой наблюдало больше десятка глаз. Ещё бы мгновение, и стоять так стало бы неприлично. Для генерала, на этот раз.
Анна шла по дорожке, и тут её окликнули из беседки:
- Аня, иди к нам!
В беседке любил сиживать писатель в компании друзей. Бывало, и в компании врагов, и разных недодрузей и недоврагов. Здесь пили вино, здесь ели. Здесь был он. Бывал.
Анна откликнулась на зов.
В беседке, за его любимым, широким дубовым столом, на лавках расположилась молодёжь. Его дочь со своей подругой, какие-то девицы и парни. Анне предложили сесть.
– Мы тут вспоминаем отца, - сказала дочь. – Как он боролся за наше дело. Ты ведь знаешь, что отец боролся и против прошлого, и против теперешнего ужасного режима.
– Мы тоже будем бороться, - поддержала подруга. – Уже боремся. Вот, мы все. Если не боишься – присоединяйся к нам.
– Во имя отца, – с пафосом произнесла дочь. – Во имя отца, который сгорел в борьбе.
Анна начала медленно подниматься.
– Сгорел? В борьбе?
Анна говорила тихо, но все слышали, что.
– Не в борьбе он сгорел. Это вы… вы, разные борцы, его сердце рвали… оно и не выдержало. То одно вам, то другое. Одному дай, и всем понемножку. А он…
У Анны перехватило дыхание:
– А он… он говорил, что уйдёт один правитель, а придёт другой. Может, ещё хуже. А Бог – не фраер, Бог видит, какому народу какой правитель. И на какое время.
– Ты только вот Бога не приплетай, – откликнулся со скамьи один из парней. – Не наговаривай на порядочных людей.
– Сам генерал Р. к нему на совещания ходил, а ты… - вставила дочь.
– Да закрывались они с генералом и водку пили, - почти прошептала Анна. – Орали друг на друга, потом песни военные пели. А потом… я их рассолом отпаивала да бульоном куриным…
– А лагерь? Он же осуждён был на 10 лет, после войны, и ни за что! – напомнила подруга.
– Его отпустили, потому что тиран умер, а не потому, что власть такая добрая! – выкрикнул кто-то.
Анна посмотрела на выкрикнувшего, и произнесла, как бы нехотя:
– Он говорил: «До лагеря был я дошкольником, а за семь лет институт закончил досрочно. Если бы не амнистия, академиком бы стал». Смеялся он…
– Врёшь ты всё! – не выдержала дочь.
– Не вру. – Анна посмотрела на его дочь. – Ты… за три года была у него два раза. Всё требовала чего-то. Он после тебя неделю таблетки сердечные глотал. Боролся… нет! Он был… он знал… понимал всё…
Из груди Анны начал вырываться стон:
– Как любил он… целовал… как он любил…
Сорвав с головы чёрный платок, Анна повернулась спиной к столу, и, опершись обеими руками на два входных столба, по-бабьи заголосила:
– Милый ты мой… Родной ты мой… На кого ж ты меня покинул, золотой ты мой…
Анна шла от беседки, не видя дорого, только губы повторяли, помимо её воли:
– Золотой ты мой… золотой ты мой…
– Кажется, она беременная, – на ухо дочери прошептала подруга.
– Ну, и Бог с ней, – ответила дочь. – Не докажет.